“Curiouser and curiouser!” cried Alice (she was so much surprised, that for the moment she quite forgot how to speak good English); “now I’m opening out like the largest telescope that ever was! Good-bye, feet!” (for when she looked down at her feet, they seemed to be almost out of sight, they were getting so far off). “Oh, my poor little feet, I wonder who will put on your shoes and stockings for you now, dears? I’m sure I shan’t be able! I shall be a great deal too far off to trouble myself about you: you must manage the best way you can;—but I must be kind to them,” thought Alice, “or perhaps they won’t walk the way I want to go! Let me see: I’ll give them a new pair of boots every Christmas.” ***„Чуднѣе и распречуднѣе“, закричала Соня! Отъ удивленія она даже путалась въ словахъ, и выражалась какъ-то не по-русски. „Вотъ тебѣ разъ! Выдвигаюсь теперь, какъ самая большущая подзорная труба! Стой, ноги, куда вы? Никакъ надо проститься съ вами!“ И дѣйствительно, Соня, нагнувшись, едва уже видитъ ноги, такъ онѣ вытянулись и далеко отъ нея ушли. „Ну ужь теперь никакъ не достану обувать ихъ“, разсудила она и вдругъ стукнулась головой о потолокъ — она вытянулась чуть не на сажень. Она проворно схватила со стола ключикъ и поскорѣй къ садовой дверкѣ. Бѣдная Соня, опять неудача!—Въ дверь не пройдетъ. Только растянувшись во всю длину, она могла приложиться къ ней однимъ глазомъ и заглянуть въ садъ; но пройти—куда при такомъ ростѣ! не выдержала тутъ Соня, опять расплакалась. 

«Скажи-ка, дядя, ведь недаромТебя считают очень старым:Ведь, право же, ты сед,И располнел ты несказанно.Зачем же ходишь постоянноНа голове? Ведь, право ж, странноШалить на склоне лет!»И молвил он: «В былое времяДержал, как дорогое бремя,Я голову свою…Теперь же, скажем откровенно,Мозгов лишен я совершенноИ с легким сердцем, вдохновенноНа голове стою».

— Это — Масляничный Кот, — отвечала Герцогиня, — вот почему. Хрюшка!Последнее слово было произнесено так внезапно и яростно, что Аня так и подскочила; но она сейчас же поняла, что оно обращено не к ней, а к младенцу, и, набравшись смелости, заговорила опять:— Я не знала, что такие коты постоянно ухмыляются. Впрочем, я вообще не знала, что коты могут это делать.— Не всегда коту масленица, — ответила Герцогиня. — Моему же коту — всегда. Вот он и ухмыляется.

Работая над переводом Кэрролла, сталкиваешься с несметным количеством трудностей. Тут и игра слов, и каламбуры, и игра понятиями, и легкие, почти неуловимые логические сдвиги, и традиционная английская сдержанность, и сжатые речения, по-русски развертывающиеся, как пружина, в длинные периоды, и многочисленные детали быта, характеров, обычаев, оборотов речи, глубоко вросшие в национальное сознание. И наконец, поэзия — не только та, что в стихах, порою озорных, порой лиричных, которых так много в обеих сказках, а та, которой проникнуто у Кэрролла все — и стихи и проза, — которая определяет особый строй, тембр, поворот фразы, а потом и абзаца, сцены, главы и, наконец, всей книги. Я хорошо представляла себе, с какими трудностями мне придется иметь дело. К тому же мне не раз доводилось читать главы из «Алисы» вслух, останавливаясь, чтобы дать то или иное пояснение. Так я хорошо знала на слух все то, что часто ускользает при «молчаливом» прочтении текста глазами, — скрытые рифмы, намеки на каламбуры, огласовки и пр. Я понимала, что взялась за задачу, строго говоря, невыполнимую — ведь невозможно точно передать на другом языке детали и понятия, в этом, другом языке не существующие. И все же... Все же, думала я, вероятно, возможно с наибольшим приближением (пусть не с адекватностью!) передать, донести подлинник, пойти параллельным путем, если нет пути совпадающего, ценой любых уверток и ухищрений воссоздать пусть не органическую слитность буквы и духа, но хотя бы дух подлинника. 

От автора: пересказ Заходера — лично мой любимый. Хоть это и не совсем перевод, там довольно много вольностей, но мне он кажется самым близким по духу к оригинальной истории.