Вид влюбленных, присосавшихся друг к другу на платформе метро, стал последней каплей для не то чтобы несчастного, но как-то фатально заскучавшего от жизни Андреаса (Эурвог), и тот с кислым лицом шагнул под поезд. На том свете оказалось примерно так же, как на этом, только почище и везде играла «Песня Сольвейг» Грига. Андреаса встретили трогательным транспарантом «Добро пожаловать» и определили на службу, где надо было совсем немножко что-то считать на калькуляторе, а платили при этом столько, что аванса хватило на спорткар с откидным верхом. Сослуживцы и начальство были милейшими людьми. Палец, из любопытства сунутый под канцелярский резак, на следующее утро вырос обратно. Малознакомая красавица переспала с Андреасом, даже не дожидаясь первого свидания, а когда Андреас устал от нее, на противоположном конце офисного кафетерия тут же нарисовалась альтернатива. При таких раскладах, наверно, странно было не стать счастливым, но у Андреаса — получилось.
«Неуместный человек» получается такой сатирой на победивший скандинавский социализм, доэволюционировавший путем неуклонного повышения уровня качества жизни до чего-то типа райских кущ. Главная и единственная тема для застольных разговоров в здешнем раю — новый каталог IKEA, уровень счастья населения заботливо отслеживают люди из отдела кадров (заходят в конце рабочего дня и спрашивают — «Ну как, вы счастливы?»), попытка суицида дурацким образом наталкивается на повышенную прочность телесной оболочки: настроившись по старой привычке решить все свои проблемы повторным броском под поезд, герой следующие минут пять с трагикомическими воплями наматывается на колеса локомотива, но погибнуть никак не может. Притом, как и положено по-настоящему хорошей абсурдистской работе, кино это сделано так невозмутимо и так всерьез, что иронический прищур автора толком регистрируешь лишь к середине фильма, а с тем, на чей именно счет его отнести, не можешь определиться до самого конца — как не получается с полной уверенностью понять, в раю происходит дело или все-таки в аду с высокой степенью социальной защиты. И по мере того как изначально довольно приятный артист Эурвог приобретает все более разительное сходство с линчевским Головой-ластиком («Ластик» — логичным образом — любимый фильм режиссера Льена), как-то очень естественно понимаешь, что пресловутое экзистенциальное отчаяние ничуть не почтенней разговоров о каталоге IKEA. И какое это, в сущности, забавное, праздное искусство — находить в заботливо подстраивающемся под тебя мире поводы для несчастья и из принципа, из глупого капризного упрямства (главная претензия героя к раю — что там недостаточно сильно пахнет свежими булочками) отправляться погибать в такие снега, куда ни одна, даже самая мотивированная и резвая Сольвейг не прибежит за тобой на лыжах.
Экзистенциальное отчаяние — вещь сама по себе не то чтобы дико смешная. Комедии на эту тему удаются только Джармушу и скандинавам, которые, видимо, на генетическом уровне все немного джармуши. В своем втором по счету (и первом, попавшем в более-менее международный прокат) фильме норвежец Йенс Льен, в прошлом рок-музыкант, берется исполнить вариацию на мотив отчаявшегося сердца, но выводит ее флегматично и ловко, будто играет на пиле: сам способ звукоизвлечения тут так занятен, что неизбежно отвлекает от душераздирающих свойств мелодии. Эффект удивительный — даже любопытно узнать, что за рок-н-ролл играл этот Йенс, прежде чем пойти учиться в киношколу.
